«Ничто не казалось криминалом, потому что ничто не казалось законом». Кирилл Шлаен в проекте X→Y→Z

Свобода была воздухом

Мои старшие классы пришлись на самое начало девяностых. В стране сильно чувствовались изменения. Мир вокруг пришел в движение, внешний кризис был настолько огромен, что внутренний отходил на второй план. В нашей квартире постоянно звучало радио, например «Голос Америки». О том, что происходило в мире, я узнавал сразу же — дома, пока советская пресса формировала официальную позицию и сообщала о событии спустя сутки.

Стал выходить журнал «Огонек». Помню, учитель истории сказала нам: «Учебники не получайте — нет смысла, я вам так все расскажу. Можете «Огонек» выписывать и читать, а на уроке обсудим».

Школа, в которой я учился, была экспериментально-либеральная. Гуманитарные предметы нам преподавали молодые учителя со свежим взглядом на действительность, можно было писать сочинения на свободную тему, не было правильных ответов на вопросы, которые в них ставились, ценились рассуждения, то, как ты мыслишь, аргументируешь свою позицию. Я хорошо помню это ощущение свободы. Она была воздухом, ее можно было есть, тем более что тогда особо есть было нечего.

Но в школе мне было скучно. Меня не привлекали точные науки, не интересовали ни физика, ни химия. Вместо школы мы с друзьями собирались и играли в «настолку»: строили параллельные миры, делали карты. Мы глубоко находились в этом вымышленном мире, жили свободной беззаботной жизнью, много гуляли, ходили в походы. Нас можно было назвать «кайфушники».

Я появлялся в школе, но старался быстро оттуда уйти — к друзьям, музыке, к вот этим играм. На школу я забил классе в шестом и решил, что буду поступать в архитектурный институт, куда не сдавались школьные предметы. Родители не смогли бы платить за мое обучение, и я должен был поступить сам.

Вино перед уроками и встреча со смертью

В Свердловске того времени были популярны детские отряды, самым большим и известным из них была «Каравелла» Владислава Крапивина. Оттуда выходило много ребят, и они начинали делать что-то подобное, но более радикальное. Я попал в один из таких: мы занимались историей, фехтованием и походами. Слушали антисоветскую рок-музыку и читали самиздат — например, Стругацких.

В этих отрядах не было ни наркотиков, ни алкоголя — все это появилось позже. В нашей школе была часовая перемена, после которой начинались две гуманитарные пары литературы. Недалеко от школы находился магазин, где продавали сухое молдавское вино. Мы с товарищем доходили до магазина, покупали бутылку этого вина, выпивали и шли обратно в школу. На этих уроках я был активен, отвечал на все вопросы, рассуждал и чувствовал себя очень комфортно. Наверное, так вино и вошло в мою жизнь.

В школе наркотиков не помню, а в институте унаухирам курили абсолютно все, включая преподавателей. Ее привозили из Казахстана, она стоила недорого и была дешевле сигарет.

Я почувствовал опасность, когда мои друзья начали употреблять инъекционные наркотики: то, что с ними происходило, было очень красноречиво. Они быстро сгорали, комната в общежитии превращалась в пустое помещение с черным кругом на потолке от бесконечных варок. Поэтому я никогда не пробовал сильные наркотики — было видно, что это короткий путь к смерти.

Смерть была одним из самых сильных подростковых переживаний. Первый раз я попал на кладбище, когда у меня умер дальний родственник. Все эти кресты, портреты, люди, скорбь и ощущение конечности жизни, понимание, что это происходит со всеми и обязательно произойдет с теми, кого ты любишь, и с тобой случится тоже.

Мне было важно заниматься тем, чем хочется

Денег не было, но всего хотелось. Я очень полюбил рок-музыку: The Doors, Led Zeppelin. Пластинки широко не продавались, их нужно было добывать, а стоили они ужасно дорого. Например, мои родители зарабатывали сто рублей в месяц, и столько же стоила новая пластинка, еще «в сопле». Я стал работать: мыл подъезды за тридцать рублей в месяц и на эти карманные деньги покупал винил. Брал пластинки и подешевле, когда их у меня уже появилось какое-то количество, ходил по субботам на «тучу», которая была в районе магазина «Мелодия» — там менялись винилом, и я втягивался в этот процесс. Это очень увлекало.

В институте потребность в деньгах ощущалась сильнее. А я ничего не умел, только рисовать и делать трафареты. И я занялся оформлением киосков: тогда везде стояли такие, у них были ставни, на которые наносили логотипы ключевых продуктов: Marlboro, Camel, Stimorol.

Как-то мы с товарищем расписали пару автобусов — это был высший пилотаж. Тогда на автобусе не было рекламных наклеек, и вот мы, студенты архитектурного института, брали такие заказы.

В свои восемнадцать я не думал о том, чтобы зарабатывать большие деньги, мне важно было заниматься тем, чем хочется. А хотелось общаться с друзьями, слушать музыку. Тогда встать на путь зарабатывания денег означало сменить круг общения.

Был такой эпизод. В десятом классе я начал ходить в тренажерный зал. А я был здоровый, мне многое легко давалось. Там тренировались ребята, было видно, что при деньгах — такие классические, по земле ходящие «быки» того времени. В какой-то момент они увидели во мне перспективы и подошли с вопросом «Работать пойдем?». Значит, заниматься мелким рэкетом. Я отказался. Тогда это даже не считалось криминалом — просто вариант жизненного уклада. Советскую власть я ощущал преступной лет с четырнадцати, поэтому ничто не казалось криминалом, потому что ничто не казалось законом.

Я голосовал за свободу

У меня был короткий период в жизни, когда я чувствовал, что могу влиять на будущее своей страны, — это были два голосования за Ельцина. Тогда в стране был настоящий кошмар, страна шла по тупиковому пути, который начался за много лет до этого. Тогдашние власти пытались создать иную жизнь, и я их в этом поддерживал. Я голосовал за свободу. Конечно, это не был образец идеального государственного управления, и я понимаю всех, у кого огромные претензии к той власти. В девяностые я голосовал, как тогда говорилось, сердцем и считаю, что это было правильно. Я голосовал за либеральные ценности, и разве их не было на самом деле? В России появились свободные СМИ, свобода книгопечатания, стали доступны фильмы и поездки за границу. В детстве я любил западную культуру, любил читать о других странах, но для меня было совершенно немыслимо оказаться, например, во Франции. Вдруг это стало возможным, и я побывал там в двадцать три года — это было круто.

Больше я не голосовал никогда.

Про личную независимость

Я ощутил ее лет в пятнадцать. Да, я полностью зависел от родителей, и мы не жили богато, но я чувствовал, что за свою жизнь отвечаю сам, мне нужно будет решить вопрос с армией, выбрать профессию, понять, как жить дальше.

После второго курса я бросил институт и стал работать. Через пару лет появилась и экономическая независимость. Я бросил институт не только ради работы, но еще и потому, что разочаровался в профессии: видел, что строится в стране, и меня это не привлекало. В самом начале у меня было романтическое представление о том, что в прекрасной «России будущего» я буду строить прекрасные здания, но реальный путь выглядел иначе.

В начале девяностых особо ничего и не строилось. Если и появлялось какое-то здание, оно было максимально скучное. Происходил какой-то фантастический нескладон между тем, что видел в журналах архитектуры, и тем, что реализовывалось.

Никогда не чувствовал себя торговцем смертью

В то же время я с детства любил все, что связано с брендами и маркетингом, с тем, как образ воздействует на людей: почему определенные марки вызывают у нас определенные чувства. Например, почему на витрине киоска хотят изобразить Marlboro, а не «Союз Аполлон» или «Приму». А потом появилась возможность поработать менеджером по рекламе в компании, которая дистрибутировала брендовый алкоголь.

Тогда люди пили водку, а мы продавали Martini и Rеmy Martin и какие-то совсем чудные вещи типа Cointreau. Это казалось непонятным, но за всеми этими брендами была история и она коррелировала с книгами, которые я читал в детстве. Например, с «Тремя мушкетерами», которые без конца пьют бургундское вино. Для меня это было нырянием в мир историй. Я работал с удовольствием. Но испытал огромное облегчение, когда перестал иметь отношение к оптовой торговле алкоголем.

Это трудно объяснить, но будто свалилась гора с плеч. У мусульман считается грехом продавать алкоголь — я не был мусульманином, но в тот период стал по-другому одеваться, похудел, перестал пить крепкий алкоголь, бросил курить. На меня будто что-то все время давило. А потом перестало.

Я никогда не чувствовал себя торговцем смертью, да этого и не было. Спиться можно на чем угодно, но все же спиваются люди, покупающие дешевый алкоголь, а им мы никогда не занимались, мы были такие «белые воротнички». Я много лет пил вино по вечерам почти ежедневно: иногда полбутылки, иногда две бутылки. Это плохо для организма. Крепкий алкоголь я пить давно перестал, потому что не нравился себе в состоянии измененного сознания. В институте курил много унаухирам, но в один момент перестал ощущать в этом потребность.

Думаешь, сколько еще хочешь прожить

Я всегда в целом был собой доволен, не хотел себя исправить — когда я был толстым в том числе. Просто потом врачи говорят тебе: у тебя здесь проблема, здесь тоже, а еще нужно обратить внимание вот на это. И ты начинаешь думать, сколько еще хочешь прожить. Лет десять назад, когда мне было тридцать пять, я четко ощутил, что нахожусь в районе экватора.

Был период, когда открываешь для себя новые возможности, потом происходит перелом и ты понимаешь, что у этого познания есть цена — разрушение. Не только твоего тела, но и внутреннего мира.

Мне достаточно в жизни драйва, мне очень нравится моя работа. Мне не хватает на нее времени, иногда отказываюсь от бокала вина, потому что мне надо подумать, меня разрывает от инсайтов, я не хочу это тушить, мне нужно прожить это трезвым.

Вокруг меня порой появлялись люди, которые пытались что-то получить. Обычно в таких ситуациях звонил друзьям и друзьям друзей. Всегда удавалось договориться. Я просто никогда не был большим. Всю жизнь я занимаюсь трудоемким, очень тонким таким бизнесом: на этом велике больше никто не сможет ездить. Я занимаюсь непростой историей, построенной, как любое гостеприимство, на каскадировании любви.

У каждого есть своя суперсила

Я пережил банкротство компании и личное банкротство. Это кризис, который быстро превращается в задачу. Ты понимаешь, что компания должна уйти в банкротство, а у тебя работает две тысячи человек и тебе нужно им всем сказать, что мы заканчиваем работу, прочертить для всех максимально экологичный выход. Это очень сложно. Но ты берешь и пишешь план, потом идешь и говоришь с людьми. Важно честно признать, что вы находитесь там, где находитесь, но у тебя есть план и ты говоришь об этом людям глядя в глаза, понимая, что говоришь это искренне.

Так мы закрывали большую компанию 10 лет назад. Так же мы жили в локдаун 2020. Еще в начале марта я понимал, что все идет к закрытию, всех предупреждал, что будут сложные времена. Когда наш президент выступил с такой обтекаемой речью про длинные каникулы, я собрал команду руководителей и попросил их донести до всех, что мы закроемся на какое-то время, всем выплатим зарплату, но не сможем платить пособий, если компания не будет работать. Сказал, что сможем оказать юридическую помощь. Советовал рационально распоряжаться средствами. Мы быстро сориентировались: организовали доставку, самовывоз, стали расти.

У каждого человека есть своя суперсила, то, за что ты цепляешься в сложной ситуации. Моя суперсила — не паниковать. Если тебя ничто не парализует, действуешь рационально.

Фантастически другое поколение

Думаю, жизнь, которую проживают наши дети, максимально не похожа на нашу. Наш опыт для них бесполезен. Я досадовал и раздражался, когда папа пытался помочь мне с уроками: выяснялось, что их учили по-другому, были другие техники и методики, даже уравнения выглядели иначе.

Родители всегда относились ко мне с пониманием и не давали повода для бунта. Уже сейчас, когда я сам стал отцом, понимаю, насколько это непросто: держать дистанцию и не лезть, но все видеть и давать возможность ребенку жить самому. У наших детей фантастически другое поколение, иные ценности, иной способ взаимодействия с миром и людьми. Им важно любить то, чем они занимаются, — это важнее денег, они не готовы жертвовать всем ради зарплаты и хотят с интересом и удовольствием проживать жизнь. При этом они умеют деньги считать.

Мне нравится их отношение к политике: они абсолютно к ней равнодушны. Мне нравится, как они общаются друг с другом, что они меньше делятся на «своих» и «чужих». Они в этом плане мудрее нас. Это очень здорово. А вообще, детей нужно просто любить, не надо их ничему учить, они сами возьмут все, что им нужно.

Вам понравилось? Еще больше классных новостей и историй — в нашем Telegram-канале. А еще любую публикацию там можно обсудить. Или, например, предложить нам свою новость. Подписывайтесь!